«РОССИЯ, КОТОРУЮ МЫ ПОТЕРЯЛИ», ИЛИ КАК «КРОВАВАЯ ГЕБНЯ» ЦАРЯ НИКОЛАЯ I ОТПРАВИЛА ДОСТОЕВСКОГО НА КАТОРГУ
170 лет назад, 5 мая 1849 года в числе других участников кружка «петрашевцев» царскими жандармами был арестован Федор Михайлович Достоевский. Жестокость наказания со стороны властей за большей частью идейные споры и чтение «вольнодумной» литературы поражает до сих пор…
Сам кружок, основанный Михаилом Петрашевским, юристом и литератором, существовал еще с 1845 года. Основным занятием его участников было, в основном, горячее обсуждение недостатков наличной российской действительности. Того же крепостного права, например – которое, по идее, должно было возмущать любого верующего человека, как форма рабства, недопустимая по отношению к своим ближним.
Большинство участников этих заседаний, студенты, помещики, мелкие служащие, несколько офицеров в невысоких чинах, в возрасте от 19 до 39 лет, склонялись в своих симпатиях к идеям «утопического социализма».
Представители последнего, французы Сен-Симон, Фурье, англичанин Оуэн как раз в это время разрабатывали внешне замечательно выглядевшие планы «социалистических общин» — где не было бы эксплуатации человека человеком – но лишь общий и посильный труд на благо общества. Реально же эти планы так и остались «утопией» (отчего это идейное течение и было так названо впоследствии) – даже в колониях Оуэна, достаточно успешного промышленника, имевшего средства на такие эксперименты.
В 1848 году к «петрашевцам» стал захаживать и Федор Достоевский. Ему тогда исполнилось 28 лет, за плечами была служба офицером в инженерных войсках, авторство романа «Бедные люди», чье название говорит само за себя. Неудивительно, что такому человеку было просто совестно наслаждаться доступными ему по классовому происхождению «балами, шампанским, лакеями … и хрустом французских булок». Душа жаждала хоть как-то облегчить тяжкое положение простых соотечественников-россиян, большая часть из которых была, фактически, бесправными рабами.
***
Неудивительно, что когда в петербургском «самиздате» появилось знаменитое «письмо Белинского к Гоголю», Достоевский лично занялся его популяризацией среди своих товарищей по кружку.
Причиной данного письма знаменитого литературного критика радикально-вольнодумных убеждений стал выход книги Гоголя «Избранные места из переписки с друзьями». Где автор «Ревизора» и «Мертвых душ», помимо тяги к мистике, пусть и православного направления, допустил и откровенную апологию и того же крепостничества, и, вообще, многих других возмутительных порядков николаевского времени.
Конечно, не все аргументы «неистового Виссариона» можно считать бесспорными – но, бесспорно, то, что содержание этого письма ни в коем случае не призывало к некой насильственной смене власти. Собственно, о самой власти, ее конкретных носителях в нем не говорилось ничего – лишь о необходимости назревших реформ. Которые, собственно говоря, большей частью были проведены без коренной ломки общественно-политического строя уже в царствование сына Николая Первого, Александра Второго – ликвидация крепостного права, широкое земское самоуправление, введение суда присяжных и т.д.
Но оказалось, что даже знакомство с письмами опального Белинского (кстати, официально ни в каком преступлении не обвиненного, ни, тем более, не арестованного) властями тогдашней якобы благословенно-«лубочной» «России, которую мы потеряли» могло считаться страшным преступлением. Настолько тяжким – что 20 с лишним участников кружка, в том числе и Достоевский, были приговорены к смертной казни!
Правда, реально не расстреляли ни одного – заменив расстрел каторгой на различные сроки. Федор Михайлович получил, например, 10 лет – отбыв, правда, всего половину, а затем «мотал срок» рядовым в пехоте. Тоже, если подумать, немаленькое наказание для бывшего офицера – подчиняться тупым «унтерам» и жить в казарме вместе с «рекрутами» из бывших крестьян.
***
Конечно, сказать о всех без исключения «петрашевцах», что они занимались лишь идейно-литературными спорами, нельзя. Некоторые из них, например, поручик Григорьев, пытались заниматься среди тех же солдат революционной агитацией, призывали к свержению самодержавия.
Другое дело, что дальше намерений и очень малоэффективных действий у таких «горе-заговорщиков» дело не шло. Так что сравнивать их с «декабристами» не приходится. Да и, в любом случае, по делу декабристов было повещено лишь 5 главных организаторов. Это после того, как они вывели на Дворцовую площадь несколько тысяч солдат – в результате пролилось немало крови. А тут к расстрелу за, фактически, одни разговоры, приговорили сразу больше двух десятков обвиняемых!
А, ну да – тот же Достоевский не донес властям на «крамольные речи». Ну так в дворянской среде донос, вообще, считался делом неблаговидным – противоречащим дворянской чести.
Об этом, кстати, часто любят говорить сами же нынешние монархисты – обвиняя «чекистов» в том, что те расстреляли в годы революции известного поэта Николая Гумилева. За то, что тот не донес на участников антисоветского заговора — хоть сам в нем участия и не принимал. Так а чем тогда дворянин и офицер в отставке Достоевский хуже?!
Обращает на себя внимание и сам ход процесса и наказания. Последнее было максимально публичным – но судебное разбирательство (если так можно назвать имевшую место расправу) чем-то напоминало абсурдные сцены из романа чешского писателя Франца Кафки «Процесс».
Куда там «особому совещанию» времен «торжества кровавой гебни» во второй половине 30-х годов 20-го века – так смакуемого современными либералами, и «примкнувшими к ним» монархистами-«царебожниками». Просто млеющими от умиления при воспоминании о «разрушенной бесами-большевиками России».
Ведь в пресловутом «ОСО» хотя бы протоколы велись – и фигуранты тех или иных преступлений, их организаторы и исполнители назывались своими именами. А процесс над «петрашевцами» мало того, что был засекречен – но еще и само имя Виссариона Белинского долгое время после этого была запрещено упоминать, по крайней мере, в прессе. Прям «черный лорд Вольдеморт» какой-то, «имя которого нельзя называть» – из культовых произведений Джоанн Роулинг о Гарри Поттере.
***
Нет, в принципе то, что «Третье отделение Его императорского величества канцелярии», тогдашняя контрразведка и «политическая полиция» в одном флаконе, следила за содержанием разговоров в столичных «салонах» и кружках – не вызывает какого-то протеста. У «рыцарей плаща и кинжала» работа такая – мониторить ситуацию на предмет выявления возможных внутренних врагов. В конце концов, спустя всего пару десятилетий вместо безобидных мечтателей-утопистов в России появились уже реально опасные «бомбисты» – с которыми действительно надо было вести борьбу.
Но, право, объявлять «государственными преступниками» кучку столичных интеллектуалов, не могущих предпринять хоть что-то реально угрожающее власти в силу своей как малочисленности, так и непрактичности – это уже «за гранью добра и зла».
В 60-е-70-е годы, например, КГБ таких «диссидентов» в просто «предупреждало» — в ходе «беседы с глазу на глаз» в стенах соответствующего серьезного учреждения. А в большинстве случаев, относилось к интеллигентским «разговорам на кухнях» достаточно снисходительно. Дескать, должен же народ иметь возможность «пар спускать», «чем бы дитя не тешилось – лишь бы реальными заговорщичеством не занималось».
В случае же с «петрашевцами» расправа над ними имела вид откровенного «государственного терроризма». От оригинального значения слова «террор» – «ужас, устрашение». Чтобы другим неповадно было.
За что неповадно? Так это и не важно (потому подробности суда и не афишировались) – главное, чтобы «пипл трепетал» перед беспредельным могуществом «царя-батюшки» и его подручных. Понимая, что «то, что он еще не сидит – не его заслуга, а недоработка власти».
***
Не исключено, конечно, что в деле «петрашевцев» имели место и личные мотивы самодержца, названного еще современниками «Николаем Палкиными» — за пристрастие к «солдафонским» методам поддержания дисциплины не только в армии, но и на «гражданке». Да, в общем, он и «гражданских» при первой возможности «для перевоспитания» в свою «палочно-шпицрутеновую» армию тоже направлял – как в случае с тем же Достоевским.
Ну не любил он умных людей – предпочитая в первую очередь «верноподданных». Отчего, собственно, его эпоха и завершилась довольно бесславно позорным финалом Крымской войны – «продутой» не столько из-за отсутствия героизма русских солдат, сколько из-за технической отсталости их вооружения.
Хотя, конечно, сказать, что Николай Павлович на дух не переносил абсолютно всех «мечтателей» не приходится. Он подходил к ним дифференцированно.
Вот, например, к участникам дворянского заговора в Грузии, пытавшихся устроить «русским оккупантам» в начале 30-х годов 19 столетия «Варфоломеевскую ночь» самодержец отнесся более, чем милосердно. Грузинская знать не просто отделалась «легким испугом» за едва не учиненный геноцид не только русских солдат и офицеров, но и гражданских чиновников, членов их семей – а еще и очень скоро заняла достаточно высокие посты в армии и гражданском управлении Российской империи.
Или вот дело «Кирилло-Мефодиевского братства» на Украине – разгромленного всего за 2 года до ареста «петрашевцев». Те тоже отделались максимум ссылками – причем, не в Сибирь, а в европейскую часть России.
Разве что Тараса Шевченко отдали в солдаты – но для бывшего крепостного, обреченного на тяжкий крестьянский труд, если бы его не выкупили из рабства «проклятые москали» (которых «Кобзарь» потом вовсю клеймил в своих националистических «опусах») это не такое уж строгое наказание, в сравнению с потомственным дворянином Достоевским.
Такая вот «тюрьма народов» в Российской империи была – когда столичных «угнетателей» власти наказывала на порядки строже, чем «угнетаемых» в «национальных окраинах».
***
Если серьезно – то, наверное, столь благостное отношение к «национальным бунтарям» в сравнение с жесточайшим преследованием собственно русской «вольнодумной» интеллигенции определялось у Николая Первого в первую очередь страхом – и, быть может, угрызениями совести.
Грузинских и украинских заговорщиков он особо не боялся – и, по-своему, понимал. Потому что они мыслили, по сути, теми же категориями – что и сам царь с его элитой. Разве что хотели «самостийности» — при сохранении, в целом, тех же порядков, что и так существовали в Российской империи.
А вот что Белинский, что Достоевский остро чувствовали всю неправду, неправедность этих порядков, хотели их изменить. Выполнить на деле христианскую заповедь любви к ближнему – чего вроде бы как самодержавный властелин «шестой части суши» позволить себе не мог. Точнее – не хотел, вместо этого всеми силами поддерживая стабильность режима, человечность которого была под очень большим вопросом.
Потому сама мысль о том, что кто-то может пытаться жить по совести, в то время, как это не получается у него, «хозяина Земли Русской», была откровенно мучительной. И Николай Первый пытался всеми силами вытеснить ее на периферию сознания. А также, для очистки совести сделать все – чтобы максимально очернить в качестве «опасных бунтовщиков» тех, чьи «крамольно»-гуманистические мысли мешали ему спокойно спать. Потому они и были арестованы «по высочайшему повелению» – личному монаршему приказу.
***
Конечно, время все расставило на свои места. Николай Романов навечно вошел в историю с прозвищем не «Великого», как Петр Первый или Екатерина Вторая (или хотя бы «Грозного») – но с презрительной кличкой «Палкин».
Зато Федор Михайлович Достоевский стал символом не просто российской культуры – но самой России, ее «загадочной души», особенно в восприятии иностранцев. Таким стал окончательный вердикт суда истории – заодно вынесший приговор позорному судилищу, осудившего писателя на годы каторги. А также — и всей порочной системе прогнившего крепостнического режима, по которому так склонны проливать слезы радетели «России, которую мы потеряли».