Любовь, которую мы потеряли: она ушла вместе с СССР

До жути банальная мысль. Но в то же время вполне серьезная. С гибелью СССР из нашей жизни ушла… любовь.

Нет, не сразу ушла и не до конца. Но отношения между людьми изменились радикально.

О чем я? Ведь количественно любви стало больше. Любовь, проступившая плакатами и афишами на стенах первых видеосалонов, обрела физическую зримость и телесность. Любовь стало можно пощупать. Целая армия менестрелей уже тридцать лет сочиняет песни о любви. В храмах звучат еженедельные проповеди любви. Любовь идет по проводам кабельного ТВ, ей наполнен дециметровый эфир. Есть Love-радио. Где когда-то был советский Мосфильм, безостановочно варят душистое розовое мыло. С помощью любви собирают на операцию тяжело больным. Наблюдается неслыханное разнообразие способов и видов любви. Мужчины научились любить мужчин, а женщины – женщин. Одна беда – во всем этом шуме и гаме практически не осталось… любви.

Есть товарное изобилие. Нет любви.

Любовь – это форма нетоварных отношений. В мире отношений товарных любовь неминуемо получает на ухо бирку с ценой и штрих-кодом.

Общественное бытие настырно определяет общественное сознание, а потому в постсоветском мире первыми на выход отправляются все чувства и отношения, которые не могут подтвердить свою экономическую целесообразность.

То, что не упражняется, отмирает. Социальное животное приспосабливается к меняющейся среде обитания. Ты мне, я тебе. Предельно усложнившиеся схемы товарного обмена при капитализме не оставляют для любви даже маленькой лазейки. Какой тут на фиг Дон Кихот или Айвенго?

Помните старый мультфильм?

– Это мне?

– Тебе.

– А за что?

– А просто так.

«Просто так» больше не бывает. Вы, наверное, и сами заметили. И уже не кажутся смешными рассуждения старого Черта из другого мультфильма:

– Кого должен любить чёрт?

Резервуар человечности, оставленный нам советским воспитанием и культурой, поистине огромен, но он близок к исчерпанию и будет исчерпан, непременно. Мещанская мелкобуржуазная реальность заполнит души до краев. Не ваши, так следующего поколения. Не следующего, так через одно. Это обязательно произойдет. Никакие высшие силы не смогут этому помешать.

Когда-то Америку всколыхнула история Терри Шайво – женщины, впавшей в кому. Муж был вынужден соотнести силу своей любви со стоимостью медицинской страховки. В конце концов он выбрал отключение аппарата вентиляции легких жены. Это подсказывал трезвый математический анализ.

Я стоял перед флоридской больницей в толпе сбрендивших евангелистов, которые скандировали библейские лозунги, и пытался понять, по какую сторону баррикад здесь находится любовь. Правильный ответ: ни по какую.

Суды и финансовые разбирательства между близкими, заказные убийства родственников, заключение браков по расчету и ставшая обыденностью проституция – лишь форма овеществления, товаризации человека. Матери-одиночки, одинокие старики, одинокие люди, сбитые в огромную, шумную потребительскую толпу, так же закономерны, как закономерен выбор Майкла Шайво.

Вновь выросшие между людьми сословные, имущественные, классовые перегородки не позволяют любить даже тем, кто мог бы и хотел бы. Вдумайтесь: для советского человека социальный статус и происхождение, национальность и уровень дохода не являлись непреодолимым препятствием в любви. Нет, случалось всякое, конечно. Блат, лимита, сводничество. Но в большинстве случаев было именно так.

Я помню армяно-азербайджанскую семью состарившихся комсомольцев, которую встретил девятнадцать лет назад на БАМе. Та семья, как и сам БАМ, были результатом творческого порыва, а не мещанской, гобсековской бережливости.

Сегодня это невозможно – в масштабах всего общества, то есть миллионов человеческих судеб.

Но прочь, прочь, кургинянские фурии, глупые курицы, слетающиеся на каждый разговор о советском идеализме. Тот великий идеализм, давший, между прочим, жизнь и нам с вами (загляните в семейные альбомы) стоял обеими ногами не на метафизике, а на материальном фундаменте. На советском образовании, советской культуре и, самое важное, на советском способе производства, провозгласившем курс на постепенное искоренение товарных отношений.

Вот откуда бралась та любовь, воспоминания о которой мы сегодня по ошибке, а скорее, просто по привычке, всё ещё называем любовью.

Константин Сёмин